Неточные совпадения
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени
крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу
выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Он пошел впереди Самгина, бесцеремонно расталкивая людей, но на
крыльце их остановил офицер и, заявив, что он начальник караула, охраняющего Думу, не пустил их во дворец. Но они все-таки остались у входа в вестибюль, за колоннами, отсюда, с высоты, было очень удобно наблюдать революцию. Рядом с ними оказался
высокий старик.
Толкнув Клима на
крыльцо маленького одноэтажного дома, он отворил дверь свободно, как в ресторан, в тепле очки Самгина немедленно запотели, а когда он сиял их — пред ним очутился Ногайцев и
высокая, большеносая мужеподобная дама, в котиковой шайке.
Клим никогда еще не был на этой улице, он хотел сообщить об этом историку, но — устыдился. Дверь
крыльца открыла
высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным лицом.
Широкое каменное
крыльцо, грубой работы, вело к
высокому порталу, заколоченному наглухо досками.
— Это Привалов! — вскрикнула Хиония Алексеевна, когда во дворе к первому
крыльцу подъехал на извозчике какой-то
высокий господин в мягкой серой шляпе.
В другой раз дядя, вооруженный толстым колом, ломился со двора в сени дома, стоя на ступенях черного
крыльца и разбивая дверь, а за дверью его ждали дедушка, с палкой в руках, двое постояльцев, с каким-то дрекольем, и жена кабатчика,
высокая женщина, со скалкой; сзади их топталась бабушка, умоляя...
Избы стояли без дворов: с улицы прямо ступай на
крыльцо. Поставлены они были по-старинному: срубы
высокие, коньки крутые, оконца маленькие. Скоро вышла и сама мать Енафа, приземистая и толстая старуха. Она остановилась на
крыльце и молча смотрела на сани.
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою
выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе уж пожилые женщины. На верху же
крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
На
высоком чистеньком
крыльце небольшого, но очень чистого деревянного домика, окруженного со всех сторон акациею, сиренью, пестрыми клумбами однолетних цветов и не менее пестрою деревянною решеткою, стояли четыре женщины и две молоденькие девочки.
В один прекрасный осенний день, это было воскресенье или какой-нибудь праздник, мы возвращались от обедни из приходской церкви Успения Божией Матери, и лишь только успели взойти на
высокое наше
крыльцо, как вдруг в народе, возвращающемся от обедни, послышалось какое-то движение и говор.
— Я обратился к уряднику, — рассказывал он мне через десять лет, — караулившему вход, с просьбой доложить следователю обо мне, как вдруг отворилась дверь будки, из нее быстро вышел кто-то — лица я не рассмотрел — в белой блузе и
высоких сапогах, прямо с
крыльца прыгнул в пролетку, крикнул извозчику — лихач помчался, пыля по дороге.
Хромую девушку я увидал вечером, в тот же день. Сходя с
крыльца на двор, она уронила костыль и беспомощно остановилась на ступенях, вцепившись в струну перил прозрачными руками, тонкая, слабенькая. Я хотел поднять костыль, но забинтованные руки действовали плохо, я долго возился и досадовал, а она, стоя
выше меня, тихонько смеялась...
— Ну а теперь полно здесь перхать. Алё маршир в двери! — скомандовал Термосесов и, сняв наложенный крючок с дверей, так наподдал Данилке на пороге, что тот вылетел
выше пригороженного к
крыльцу курятника и, сев с разлету в теплую муравку, только оглянулся, потом плюнул и, потеряв даже свою перхоту, выкатился на четвереньках за ворота.
Около дома, на дворе, куда выходило
крыльцо, росла крапива, густая,
высокая. Преполовенская слегка улыбнулась, и последняя тень недовольства сбежала с ее белого и полного лица. Она попрежнему стала приветлива и любезна с Варварою. Обида будет отомщена и без ссоры. Вместе пошли они в сад пережидать хозяйкино нашествие.
На
крыльце стояла
высокая женщина в тёмном платье, гладко причёсанная, бледная и строгая, точно монахиня. Было в ней также что-то общее с ненастным днём — печальное и настойчивое. Она видела Кожемякина в окне и, наверное, догадалась, что он хозяин дома, но не поклонилась ему.
— Хорошо, хорошо, — сказал
высокий, надевая перчатки. — Как я тебе завидую! — прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на
крыльцо.
Я видел, как его грандиозная, внушающая фигура в беспредельной, подпоясанной ремнем волчьей шубе поднялась на
крыльцо; видел, как в окне моталась тень его
высокого кока и как потом он тотчас же вышел назад к экипажу, крикнул ямщику: «не смей отпрягать» и объявил матушке, что на почтовой станции остановиться ночевать невозможно, потому что там проезжие ремонтеры играют в карты и пьют вино; «а ночью, — добавлял наш провожатый, — хотя они и благородные, но у них наверное случится драка».
Зотушка так и сделал. Прошел рынок, обошел фабрику и тихим незлобивым шагом направился к
высокому господскому дому, откуда ему навстречу, виляя хвостом, выбежал мохнатый пестрый Султан, совсем зажиревший на господских хлебах, так что из пяти чувств сохранил только зрение и вкус. Обойдя «паратьнее
крыльцо», Зотушка через кухню пробрался на половину к барышне Фене и предстал перед ней, как лист перед травой.
Ваня совсем почти не был знаком с Комаревым и потому, вступив в околицу, не обратил решительно никакого внимания на то, что на
крыльце «Расставанья» вместо Герасима стоял жирный, коренастый мужик в красной рубахе, плисовых шароварах и
высоких сапогах. После уже узнал он, что прежний целовальник Герасим попался в каком-то темном деле и отправлен был на поселение.
Около белого, недавно оштукатуренного двухэтажного дома кучер сдержал лошадь и стал поворачивать вправо. Тут уже ждали. Около ворот стояли дворник в новом кафтане, в
высоких сапогах и калошах, и двое городовых; все пространство с середины улицы до ворот и потом по двору до
крыльца было посыпано свежим песком. Дворник снял шапку, городовые сделали под козырек. Около
крыльца встретил Федор с очень серьезным лицом.
Тёмные стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи, на стенах разбросанно и тускло светились квадраты окон. В углу на невысоком
крыльце стоял Саша в пальто, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником, в сдвинутой на затылок шапке. Над его головой покачивался маленький фонарь, дрожал и коптил робкий огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных людей сидели на ступенях
крыльца у ног его, а один,
высокий и серый, стоял в двери.
Это так было и сделано: откушали, помолились, экипаж подан, и стали садиться, — Ольга Федотовна еще ранее была усажена на
высокое переднее сиденье и плотно застегнута кожаным фартуком. Она так самого нужного и не вспомнила, а теперь было уже некогда: граф и графиня сели, — на
крыльце оставались только княгиня с двумя сыновьями да Gigot с Патрикеем.
Высокий, в
крыльцах [В
крыльцах — в плечах.] широкой, из себя молодчина, хоть куды повернуть.
Арефа отыскал постоялый, отдохнул, а утром пошел на господский двор, чтобы объявиться Гарусову. Двор стоял на берегу пруда и был обнесен
высоким тыном, как острог. У ворот стояли заводские пристава и пускали во двор по допросу: кто, откуда, зачем? У деревянного
крыльца толпилась кучка рабочих, ожидавших выхода самого, и Арефа примкнул к ним. Скоро показался и сам… Арефа, как глянул, так и обомлел: это был ехавший с ним вершник.
С этими словами они вошли на
высокое каменное
крыльцо фабриканта.
С
крыльца приисковой конторы прииск представлял глубокий лог, сдавленный с обеих сторон довольно
высокими лесистыми горками; по самому дну этого лога прихотливыми извивами катится Панья.
Светлый и
высокий дом, обращенный передним фасадом на широкий двор, а задним в прекрасный плодовый сад, примыкавший к роще, снабжен был продольным коридором и двумя каменными
крыльцами по концам.
На верхней площадке широкого
крыльца отеля, внесенная по ступеням в креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить
высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала — бабушка!
Зрелище было страшное. Катерина Львовна глянула повыше толпы, осаждающей
крыльцо, а чрез
высокий забор целыми рядами перелезают на двор незнакомые люди, и на улице стон стоит от людского говора.
Воротился старик ко старухе
Что же он видит?
Высокий терем
На
крыльце стоит его старуха
В дорогой собольей душегрейке,
Парчовая на маковке кичка,
Жемчуги огрузили шею,
На руках золотые перстни,
На ногах красные сапожки.
Перед нею усердные слуги;
Она бьет их, за чупрун таскает.
Говорит старик своей старухе:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна».
На него прикрикнула старуха,
На конюшне служить его послала.
Из окна открывался отличный вид на заводский пруд, несколько широких улиц, тянувшихся по берегу, заводскую плотину, под которой глухо покряхтывала заводская фабрика и дымили
высокие трубы; а там, в конце плотины, стоял отличный господский дом, выстроенный в русском вкусе, в форме громадной русской избы с
высокой крышей, крытой толем шахматной доской, широким русским
крыльцом и тенистым старым садом, упиравшимся в пруд.
У
крыльца уже стоял
высокий, сытый, белый жеребец, запряженный в шарабан.
Павлуся как-то оступился и упал с
крыльца, а
крыльцо было
высокое; с него один наш Сидорушка — о! да и проворная же был штука! — мог только прыгать; следовательно, можете посудить, как оно было высоко!
Двора у Спирькиной избы не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже сеней и
крыльца не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга. Изба было
высокая, как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как поднялись в избу, которая даже не имела трубы, а дым из печи шел прямо в широкую дыру в потолке. Стены и потолок были покрыты настоящим ковром из сажи.
Свету в камере было совсем мало. Правда, начинались сумерки, но все-таки на дворе еще было светло. Я подошел к окну, которое было довольно высоко, и убедился, что пространство против окна, выходившего во дворик и находившегося между
крыльцом и глухой стеной швальни, было забрано
высокими досками, позволявшими видеть только небольшой клочок неба.
На
крыльце закричали: «Зайцовой карету!» кучер зашевелил вожжами, кузов заколыхался на
высоких рессорах, освещенные окна дома побежали одно за другим мимо окна кареты.
Солнышко поднялось
выше крыш, народ сновал по улицам, купцы давно отворили лавки, дворяне и чиновники ездили по улицам, барыни ходили по гостиному двору, когда ватага цыган, исправник, кавалерист, красивый молодой человек, Ильин и граф, в синей медвежьей шубе, вышли на
крыльцо гостиницы.
— Анны Федоровны Зайцовой экипаж! — закричал он.
Высокая четвероместная карета с фонарями сдвинулась с места и поехала к
крыльцу. — Стой! — закричал он кучеру, по колено в снегу подбегая к карете.
Через несколько минут на
крыльцо вышел невысокий, но весьма красивый человек, в сюртуке без эполет, с белым крестом в петличке. За ним вышли майор, адъютант и еще каких-то два офицера. В походке, голосе, во всех движениях генерала выказывался человек, который себе очень хорошо знает
высокую цену.
Я нашел своего знакомого в нижнем этаже генеральского дома. Только что я успел объяснить ему свое желание, и он — сказать мне, что оно очень может быть исполнено, как мимо окна, у которого мы сидели, простучала хорошенькая каретка, которую я заметил, и остановилась у
крыльца. Из кареты вышел
высокий, стройный мужчина в пехотном мундире с майорскими эполетами и прошел к генералу.
Власич, без шляпы, в ситцевой рубахе и
высоких сапогах, согнувшись под дождем, шел от угла дома к
крыльцу; за ним работник нес молоток и ящик с гвоздями. Должно быть, починяли ставню, которая хлопала от ветра. Увидев Петра Михайлыча, Власич остановился.
С одной стороны в келью вело
высокое, широкое
крыльцо под навесом, с другой был маленький выход из подклета.
Через великую силу взобралась она на
высокое крутое
крыльцо часовни. На паперти присела на скамейку и маленько вздохнула. Затем вошла в часовню, сотворила уставной семипоклонный начал, замолитвовала начи́н часов и села на свое игуменское место, преклонясь на посох, окрашенный празеленью с золотыми разводами…
Быстрыми и твердыми шагами всходят они на каменные ступени
крыльца и, смеясь, скрываются за дубовой дверью, а толстый и сердитый кучер делает крутой поворот и въезжает на мощеный двор, в отдаленном конце которого видны капитальные службы и за ними
высокие деревья старого сада.
«Что там за звуки пред
крыльцом,
За гласы пред вратами?..
В
высоком тереме моем
Раздайся песнь пред нами!..»
Король сказал, и паж бежит,
Вернулся паж, король гласит:
«Скорей впустите старца...
— Ну, пошто вы, ваши благородия, озорничаете!.. Эка сколько мужиков-то задаром пристрелили! — со спокойной укоризной обратился к
крыльцу из толпы один
высокий, ражий, но значительно седоватый мужик. — Ребята! подбери наших-то! свои ведь! — указал он окружающим на убитых. — Да бабы-то пущай бы прочь, а то зашибуть неравно… Пошли-те вы!..
Кончилась служба. С
высокого крутого
крыльца часовенной паперти старицы с белицами попарно идут. Различает их, узнает иных Петр Степаныч — вот мать Таифа, приехала, значит, от Макарья, вот уставщица Аркадия, мать Лариса, мать Никанора, самой Манефы не видно. Перед старицами певчие белицы, впереди них, склонив голову, медленным шагом выступает Марья головщица. Заунывное пение их раздается...
Не очень-то доверял словам Таисеи Семен Петрович и знакомым путем пошел к кельям Манефы. И путь не тот был, как прежде. Тогда по зеленой луговине пролегала узенькая тропинка и вела от одной к другой, а теперь была едва проходимая дорожка, с обеих сторон занесенная
высокими снежными сугробами чуть не в рост человека. Отряхиваясь от снега, налипшего на сапоги и самое платье, пошел саратовец на
крыльцо Манефы и вдруг увидал, что пред ним по сеням идет с какой-то посудой Марьюшка.
— Слушай-ка, друг любезный, добеги, пожалуйста, до
крыльца — тут сейчас купец подъехал,
высокий такой, широкоплечий, синий сюртук, седа борода. Узнай, голубчик, не Доронин ли это Зиновий Алексеич. Пожалуйста, сбегай поскорее… Ежели Доронин, молви ему: Марко, мол, Данилыч Смолокуров зовет его к себе.